«СН» задают вопросы самой популярной польской писательнице Иоанне Хмелевской.

Полька Ирена Барбара Кун, подписывающая свои книги псевдонимом Иоанна Хмелевская, по всероссийской популярности делит первое место с Сидни Шелдон. Плюс к этому Хмелевская — первая по числу эпигонов на российском детективном рынке. Издатели непременно вручают начинающим авторам в качестве образца один из романов об эксцентричном архитекторе Иоанне Хмелевской, матери двоих несносных сыновей, женщине, ищущей свое счастье то с прокурором (под говорящим прозвищем Дьявол), то с сотрудником польских спецслужб... но в переделки попадающей при любых мужчинах, обстоятельствах и погодных условиях.

— В «Автобиографии» вы говорили, что никогда не переедете из квартиры в доме без лифта, в которой происходило действие романов о пани Иоанне 60 — 70-х годов. Переезд в новый дом похож на разрыв с прошлым?

— Я не говорила, что не перееду из квартиры, я говорила, что никуда не уеду из страны. Сейчас я безгранично счастлива, потому что выехать из квартиры я пыталась, как только поселилась там. С детства не могу ходить по лестницам и лазать по горам. 44 года я моталась по этим хреновым (прошу покорно оставить это слово в переводе!) ступенькам и в последнее время чувствовала себя там, как в тюрьме. А теперь у меня дом как дом, не такой уж дорогой. Разве что кондиционеры дорого обошлись. Ну да я хотела их иметь.

...Коттедж у Хмелевской, по варшавским меркам, скромный. Те, кто в Польше продвигает на рынок, издает и продает ее романы, построили себе дома покруче. В Польше каждая книга Хмелевской стоит около 7 долл. В России дешевле: полдоллара-доллар. Перевод последнего романа «Трудный труп» (выпущенный московским издательством «Фантом-пресс», которое уже представило россиянам все 43 романа Хмелевской) разошелся за две недели тиражом 20 тыс. экземпляров.

— Ваши романы читатели любят не столько за сюжет, сколько за героиню. Когда в начале 60-х годов вы решили писать о себе самой под фамилией бабушки (Хмелевская), польские издатели не говорили, что это нескромно?

— Нет. Думаю, они понимали, что, когда пишешь от первого лица, это придает тексту качество подлинности, а именно ее читатель любит и ищет. Читателю тогда легче отождествить себя с героем. Неважно, пишет ли женщина про мужчину от первого лица или наоборот. Читатель воспринимает это как авторскую правду. А люди стремятся к правде, все люди на свете. Шедевров я не создаю, но в своих книжках я никогда не вру, и потому правдивые люди с удовольствием меня читают. В романах моя героиня Иоанна стареет: ведь 40 лет писать от лица 30-летней женщины несколько глупо.

— Случается ли, что вы поступаете иначе, чем романная Иоанна Хмелевская?

— Если в какой-нибудь жизненной ситуации я повела бы себя как полная идиотка, то книжной Иоанне в той же ситуации добавляю немножко разума.

— В России показался скандальным факт, что один из молодых детективных романистов давал преступникам фамилии своих начальников по службе. Как вам удается называть в своих романах подлинные имена ваших знакомых и даже делать их преступниками?

— Это прежде всего проблема чувства юмора. Человек без чувства юмора не выдержит со мной даже часа, что доказано на опыте. А кроме того, я советуюсь со своими знакомыми, приятелями и так далее. Советуюсь до такой степени, что спрашиваю их, кем они хотят быть — жертвами или убийцами. И обычно слышу в ответ: «Жертвой — ни за что. Хочу быть убийцей!»

— Абсурд жизни в социалистической стране 60-х и 70-х годов был для ваших романов, как питательный бульон. А в 80-е годы, бурные для Польши, пани Иоанна исчезла: вы начали писать книжки для детей. Та Хмелевская, которую все знали по романам 60 — 70-х годов, снова воскресла в Польше конца 90-х. Почему?

— Похоже, вы приписываете мне больше политической мудрости, чем у меня есть. Я по своей природе человек абсолютно аполитичный. То, что детские детективы о Павлике и Яночке Хабровичах появились именно в 80-е, это чистая случайность и инициатива издателей. 60-е и 70-е годы были настолько смешными, несмотря на всякие гадости, что просто невозможно было эти смешные несуразности не заметить. Другое дело — в социалистическом строе (который у нас был таким же социалистическим, как я — архиепископ Кентерберийский) лично меня страшно бесили запреты. Я — взрослая, самостоятельная личность, несудимая, уважающая закон, и с какой стати первый встречный идиот, заседающий в какой-нибудь конторе, мог мне что-то позволять или запрещать? Ну и вторая социалистическая проблема — вечное доставание всего, будь то килограмм ветчины или пара кирпичей. Впрочем, что тут скрывать, тогда все было гораздо смешнее, а сейчас все стало намного серьезнее, труднее, мрачнее.

— В вашем последнем романе «Трудный труп» пани Иоанна сравнивает преступления в социалистической Польше и новую коррупцию. Сравнение звучит, прямо скажем, в пользу социалистической Польши. Ваши читатели это заметили?

— Смещение акцентов в моих последних книгах связано прежде всего с переменами внутри самой преступности. Преступность стала организованной, а для меня любая организация — нечто непонятное и непредставимое. Я хочу писать камерные книги и о камерных преступлениях, касающихся отдельной личности. Но теперь автор, который пишет детективы, должен все чаще вдаваться в политику, в государственные проблемы. Теперь никто не может сказать, кто из нашего правительства, начиная с президента и кончая депутатами сейма, не является государственным преступником. Я люблю людей, люблю писать просто о людях, а не о союзах и не о политических страстях. Я живу в этой стране, и от мрачных настроений не так-то легко отделаться. Увы, они иногда дают знать о себе в книгах. Спасибо, что обратили на это внимание, больше не буду заниматься государственными заморочками.

— Легко ли будет авторам иронических детективов смеяться после 11 сентября этого года?

— Я думаю, что в мире не произойдет крупных изменений. И раньше случались всякие ужасы и религиозные войны. Почитаем историю. Франция должна была давно исчезнуть. А мы, поляки? 200 лет назад нас и на карте Европы не было. Нет, люди по сути своей непобедимы.

— Вы не раз говорили, что ваши книги с трудом поддаются переводу на другие языки. А на киноязык?

— Хотела бы я, чтобы кто-нибудь ответил мне на этот вопрос. Джейн Остин, как известно, уже давно нет на свете, посему с нею затруднительно проконсультироваться по тексту. А между тем по ее книжкам — которые я знаю чуть ли не наизусть, потому что влюблена в ХIХ век, — снимают фильмы, которые верны литературному оригиналу. Польские режиссеры грызутся за каждую мою книжку, но видят в ней что-то свое. Пока что в Польше существует только один человек — Марта Венгель с краковского телевидения, — которая в моих текстах видит то же самое, что и я. Наиболее близким к оригиналу, как ни странно, стал российский фильм «Что сказал покойник». В нем мне очень понравилась Марта Клубович, которая держит на себе весь фильм. Тот лохматый блондин, хромой по фильму, абсолютно идеально совпадает с персонажем, который я вывела. В «Покойнике» я из мести описала одного типа, с которым работала в Дании. У актера, который его играл, персонаж получился даже колоритнее прототипа. Впрочем, что много говорить об актерской игре, в России актеры всегда были замечательные. А вот Домогаров оказался не на месте. Он был бы великолепен в роли Дьявола — типа, которого героиня любит и который так ее подставляет. Нам с Домогаровым надо было бы пойти к режиссеру и устроить скандал. Пару лет назад я так и сделала бы, а сейчас стара стала.

— Ваши дети и внуки, описанные в романах, пытались писать детективы?

— Насколько я знаю, нет. То есть очень давно, в самом начале моей... назовем это элегантно... писательской карьеры, мои сыновья пытались что-то такое написать. Один писал одно предложение, другой — другое. Они не скрывали, что пишут, и когда мне попалось в руки их произведение... Честное слово, таких жутких бредней даже мне не выдумать! Разница в возрасте между ними шесть лет, и можно себе представить, как все это выглядело. То есть представить невозможно! Но вообще сыновья письменно изъясняются очень хорошо, особенно старший, который живет в Польше (младший уже несколько лет — в Канаде). Что до моих внучек, то младшая в основном пользуется английским языком. А старшая пишет — не романы, а письма и записки — весьма хорошо, но к писательской профессии не рвется. В свое время мои сыновья относились к профессии мамули, как к бзику. И только когда выросли, начали понимать, что это настоящая работа.

— В «Автобиографии» вы рассказывали, что в молодости пытались написать роман о трагической любви. Может быть, вам до сих пор хочется дописать ту книгу? Агата Кристи, помнится, писала под несколькими псевдонимами...

— В возрасте 12 лет я заявила, что преступление куда привлекательнее любви, даже неземной. Но у меня нет ни малейшего желания писать книгу о трагической любви. Это получилось бы смешно. Нет также желания публиковаться под псевдонимами. Разве что я стала бы писать что-то совершенно другое — очерки, например. Ведь люди, покупающие Хмелевскую, ожидают вполне определенных вещей...